5. Цветы и травы.
Когда «рожь, куда ни киньте вы глазами, струится тихо мягкими волнами» не заметить её невозможно. Но Тургенев, не просто отмечает её, а воспевает красоту этого злака. Вот пробирается он «по узкой дорожке между двумя стенами высокой ржи. Колосья тихо бьют по лицу, васильки цепляются за ноги». Здесь «двести десятин волнующейся ржи», — писал Тургенев Флоберу, мечтавшему побывать в Спасском. Альфонс Доде свидетельствует — Тургенев описывал нам «Россию колосящейся ржи и цветов, набиравших силу под весенними ливнями». Интересно, что в стихах Афанасия Фета Иван Сергеевич увидел нежное чувствование природы и сравнил его поэзию с цветком ржи: «Вспомните цветущий колос на склоне холма, в сияющий летний день — и Вы останетесь довольны моим сравнением». Сегодня, попробуй, найти того, кто видел цветущий колос ржи.
В свою очередь, Фет сравнивал душу Тургенева «с самой ранней зарёй в прохладное летнее утро… с утренним лесом, в котором видны распускающиеся почки плакучих берёз, и по ветру несёт откуда-то запахом черёмухи и слышно жужжание пчёл». «Ваши письма, — писал он Ивану Сергеевичу, — меня не только радуют — они меня оживляют: от них веет русской осенью, вспаханной уже холодноватой землёй, только что посаженными кустами, овином, дымком, хлебом…».
Часто упоминается Тургеневым полынь. Ему, как и автору «Дневника лишнего человека» хотелось ещё и ещё раз «надышаться горькой свежестью полыни». Нередко попадаются на глаза нашему Охотнику «зелёные конопляники». И вообще в деревне «пахнет конопелью да крапивой». «Вдоль зелёных конопляников, долго, долго едете вы», как Тургенев, вдыхаете бодрящий дух её, думаете, как много полотна будет из неё сделано, и ни одной у вас мысли о том, что извести это добро на дурман. Смоченный росой высокий, недвижный конопляник в «Постоялом дворе» бьёт кругом «сильным до одури запахом». Харлов, он же «степной король Лир», с гордостью обращает внимание автора — «это моя конопля; а та вон — крестьянская; разницу видишь?» Встретившийся герою «Аси» у дороги куст конопли, её «степной запах» напомнил ему родину и «возбудил в душе страстную тоску по ней».
Широкий пруд на болотистой речке Росате в пяти верстах от Льгова «по краям и кое-где посередине» зарос «густым тростником, по-орловскому, майером». Вполне возможно, что упомянутый ранее Франц Майер занимался изучением и использованием тростника, что дало повод народу называть этот злак майером. Это было отмечено Тургеневым, а затем попало в словарь В. И. Даля. На вырубке Охотник замечает голубые гроздья журавлиного гороху (он же, мышиный горошек), золотые чашечки куриной слепоты (лютик едкий), наполовину лиловые, наполовину жёлтые цветы Ивана-да-Марьи. В лесу подует ветерок «всё весело зашумит, закивает и задвижется кругом, грациозно закачаются гибкие концы папоротников». Той загадочной «мелкой травой с красноватым стебельком, которую так охотно щиплют овцы» покрыта широкая, ровная дорога в рассказе «Татьяна Борисовна и её племянник».
В рассказе «Посещение» богиня Фантазия в виде крылатой маленькой женщины в венке из ландышей «держала в руке длинный стебель степного цветка: «царским жезлом» зовут его русские люди, — он и похож на скипетр». Речь идёт о двулетнем коровяке высоком, или густоцветковом, или скипетровидном (Verbascum densflorum). Его называют ещё царской свечой, царским скипетром, медвежьим ухом. А вот Литвинов в «Дыме» дарит Ирине душистый букет — гелиотроп. У этого следующего за солнцем чужестранца и имени русского не было. В плясовой песне один из тургеневских «Певцов», рядчик Дикий-Барин, сообщает о благих намерениях «молодой-молоденькой» девицы распахать маленько землицы и посеять «цветика-аленького».
Кадет в «Первой любви» «сорвал толстый стебель зори, вырезал из него дудку и принялся свистать». Имеется в виду зоря лекарственная или любисток.
В плетёном сарайчике (амшанике) пахнет мятой, мелиссой. Обездвиженная уже семь лет Лукерья говорит барину: «большая я до них охотница, до цветов-то. Садовых у нас нет, — были, да перевелись. Но ведь и полевые цветы хороши, пахнут ещё лучше садовых. Вот хоть бы ландыш… на что приятнее! Я привыкла, обтерпелась — ничего, иным ещё хуже бывает. Я вижу прекрасно и всё слышу. Крот под землёй роется и я слышу. И запах всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый. Гречиха в поле зацветёт или липа в саду — мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу. Лишь бы ветерком оттуда потянуло… Смотрю, слушаю… Пчёлы на пасеке жужжат да гудят, голубь на крышу сядет и заворкует… ночью сверчок затрещит али мышь где скрестись станет. Ей чудный сон приснился: стоит она в поле, а кругом рожь, такая высокая, спелая, как золотая. А в руках у неё серп, как есть месяц, когда он на серп похож бывает., а кругом васильки растут, да такие крупные… хотела венок сплести, а они тают… одела серп как кокошник, я сама серебром засияла, поле осветила». Надо признать, что восприятие природы даже у самого автора заметно скромнее, жиже, чем у этой бедной, больной женщины, но величественной, благородной и тонкой натуры. Обиженная в одном, она с лихвой вознаграждена в другом.
Тёмно-синие или небесной окраски васильки, надо сказать, нередко появляются на глаза тургеневским героям, символизируя душевную простоту, верность и постоянство, навевая приятные и не очень воспоминания. Нежная и честная натура — Акулина из «Свидания» разбирает букет полевых цветов и демонстрирует свои познания. У неё там и полевая рябинка (пижма) «для телят хорошо», и «череда — против золотухи», вот незабудки, вот маткина-душка (душистая фиалка). А это я для вас, говорит она камердинеру Виктору, протягивая небольшой пучок голубеньких васильков. Тот, как и подобает барскому лакею, лениво протянул руку и небрежно взял васильки, повертел и через некоторое время уронил их на траву, показав тем самым своё отношение к девушке. «Густой венок» из смиренных васильков обвивал голову Евлампии, дочери «степного короля Лира». «Лекарка» Касьян тоже не только знает растения, но и лечит. Череду он называет «травой доброй для человека», «подорожник тоже; об них и говорить не зазорно: чистые травки — божии».
Вот Охотник разглядывает через плетень сада в Глинном красный полевой мак, поднимающий из заглохшей травы свой прямой стебелёк. На дне раскрытого цветка он видит каплю ночной росы. Вот бригадир Гуськов втыкает в стоящую под портретом покойницы-жены банку, с полузавядшим букетом простых полевых цветов, «принесённые им гвоздики».
Охотник давно отметил, что «ландыши так девственно душисты», что к запаху ландышей «идёт» золотой голосок малиновки, звучащий «невинной, болтливой радостью». Он тоже видит, «как весело сверкает всё кругом после грозы, как воздух свеж и жидок, как пахнет земляникой и грибами».
Ранним июльским утром в лесу Охотника так и обдаст «тёплым запахом ночи», он вдыхает воздух, напоённый «свежей горечью полыни, мёдом гречихи и «кашки» (подмаренник настоящий). «Голова томно кружится от избытка благоуханий». Между лесами он видит как вдали «желтеет поспевающая рожь, узкими полосками краснеет гречиха». И «лишнему человеку» хочется «ещё раз надышаться горькой свежестью полыни, сладким запахом сжатой гречихи на полях моей родины, …ещё раз полежать в прохладной тени под дубовым кустом на скате знакомого оврага; ещё раз проводить глазами подвижный след ветра, тёмной струёю бегущего по золотистой траве нашего луга». Впрочем, «чувствительные излияния — словно солодковый корень: сперва пососёшь — как будто недурно, а потом очень скверно станет во рту». Однажды Охотник увидел в осенней берёзовой роще — «красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами».
В начале июля 1881 года Иван Сергеевич сообщал Полине Виардо, что у них в Спасском самая пора сенокоса. «Воздух весь напоён запахом сена и земляники, в изобилии зреющей в траве (сколько поедают этой земляники дома — уму непостижимо! Детские животики заметно раздулись, и никакого несварения желудка! Я тоже уписываю за обе щёки)». В «Поездке в Полесье» Охотник шёл по покрывавшему землю зеленоватому мху, «как по ковру», «голубика росла сплошными кустами; крепкий запах её ягод, подобный запаху выхухоли, стеснял дыхание». Где бы встретить выхухоль, чтобы понять, как же пахнет голубика?
Тургенев полагал, что женщины «вне света», как полевой цветок «всегда так милы, но, как он, свой лёгкий запах они теряют вдруг» и увядают «в неловких лапах чиновника, довольного собой». Тем, кто «хочет покоя», рекомендовал приучаться к смирению последней разлуки, не оглядываться назад, не вспоминать, не стремиться туда, «где светло, где смеётся молодость, где надежда венчается цветами весны».
6. Ландшафты и сады Европы
Пристально и доброжелательно вглядывался Тургенев в заграничную природу и сады. Как Н. В. Гоголь, который находил, что Италия увенчана анемоном и лавром, а Греция прекрасна «и в пустынности своей». Не то, что Т. Н. Грановский, видный историк, с которым Тургенев учился в Московском университете. Тот, посетив Дрезден и окрестности, выразился так: «Видел также природу, Посмотрели друг на друга молча. Здешняя природа не в моём роде — я люблю ужасное, а тут только приятное».
Иван Сергеевич вспоминал: «мы с Ивановым в Тиволи ходили по Villa d’Este и не могли довольно налюбоваться этой, едва ли не самой замечательной из монументальных, громадных, великолепных вилл… с мраморными статуями, … с гротами… и фонтанами». В Альбано они любуются галереей из ряда великолепных дубов, сетует, что во Фраскати только и успели, что «сбегать в соседнюю виллу с прекрасным садом; я забыл её название. Торопливо обежали, взглянули на неё снизу, спустились по каскаду террас её искусственного сада». Это, видимо, была вилла Альдобрандини, созданная архитектором Джакомо дела Порта в начале XVII века.
Тургенев считал, что кроме Клода Лоррена, ни один пейзажист «не мог справиться с римской природой, писатели оказались также несостоятельными (стоит лишь вспомнить «Рим» Гоголя и др.)». В октябрьской природе окрестностей Альбанскоего озера он увидел особую гармонию — светлые леса «по изумрудной, словно летней, траве». Трава такая появилась после первых осенних дождей, а летом она была выгоревшей.
Подолгу жил Тургенев в Париже. Особенно приглянулся ему Тюильрийский сад.
Тюильри в Париже Скульптура на пл. Согласия
«Лев, убивающий змею»
(скульптор Антуан-Луи Бари)
Очень нравились скакавшие там весёлые дети, их румяные няньки, гладь и спокойствие вод в бассейнах, огромные каштановые деревья, серая громада дворца. «Всё это …успокаивает, освежает после работы целого утра. Там я мечтаю». В 1840-50-е годы Тургенев жил в усадьбе Виардо Куртавнель в 50 км к юго-востоку от Парижа.
Дом Виардо в Куртавнеле.
Рисунок П. Виардо
В зависимости от настроения он находит там, то «очарованный замок», то «прекраснейшее место на земле», то нечто «довольно сонное; дорожки сада во дворе поросли травой… мы его разбудили». В России он вспоминал «куртавнельские тополя» и поручал плывущим на запад облакам передать Полине Виардо «тысячу благословений». Посетивший Куртавнель А. Фет, явился с лукошком «персиков и фонтенебльского винограда, до которого Тургенев был большой охотник». Он обратил внимание на пестревшие по клумбам цветы вдоль фасада, а также выставленные из оранжерей под окнами «цветы и деревья стран более благосклонных». Заметил Фет, что «падалица пестрела вокруг толстых стволов яблонь, образующих старую аллею просёлка, которою замок соединён с шоссе». Хозяйственный лирик оценил и мериносов, пасущихся в лощине, и «два плуга, запряжённых парами дюжих и сытых лошадей, оставляющих за собою свежие, тёмно-бурые полосы», и то, что около оранжереи «дамская компания рассеялась вдоль шпалер искать спелых персиков к обеду». «Моряк-художник» Александр Боголюбов — внук А. Н. Радищева, вспоминал, что Ивана Сергеевича его «прекрасные, но скучные кузены» — дети декабриста Н. И. Тургенева, у которых был сад и огромный виноградник «самого плохого свойства, как и все окружные Парижу», постоянно в октябре приглашали на сбор винограда. И винограда было много, и сборщиков — друзей и знакомых немало. Исходя их того, что своё серебро всегда лучше чужого, все хвалили вино и фрукты. Однажды Тургенев не выдержал и заявил: «Постойте! Ведь виноградник наших дорогих хозяев всё-таки отвратительный, а вы его хвалите. Ну как тут не сказать, что Господь Бог вполне несправедлив в этом случае, когда такая дрянь нравится! А чудные плантации Бордо и Шампани теперь от этого бича страдают!» Это заявление было сделано с таким чувством, что никто, даже хозяева, не обиделся. Работа спорилась, и вся компания смеялась, время от времени, вспоминая резкие суждения писателя.
Прижился Тургенев и в Баден-Бадене. В 1865 году он купил большой участок земли, прилегавший к парку его друзей — семейства Виардо и начал строить на нём замок в стиле Людовика XIII. Людвиг Пич, один из друзей писателя, утверждал, что это был сказочный замок среди леса и полян. Архитектор превратил запущенную прежде местность в сад. Веранда была вся во вьющихся растениях. Перед домом располагался тенистый сад с небольшим озером. Из окон открывался красивый вид на горы. Пич приезжал часто и надолго, и подолгу беседовал с Иваном Сергеевичем — «как много он всегда умел сказать и как он умел передать всё, что чувствовал и мыслил! Из лежащего вблизи леса слышался крик совы, а из сада приветливое журчанье ручья; тихо шелестели в ночной тишине листья ореховых и грушевых деревьев, спелые плоды падали с отяжелевших ветвей». Литератор С. А. Андреевский, посетивший в 1898 году дом и сад Тургенева в Баден-Бадене, обнаружил там совсем мало «тургеневского» и «русского» — расположение, как и всех наших усадеб, «на склоне холма», заглохший пруд в чаще, да «простая помещичья скамейка стояла под липой». Из бывшего рабочего кабинета писателя «видна роскошная и свежая зелень сада», «разнообразные и пышные деревья, несходные с отечественною растительностью окаймляли дорожки».
Памятник Тургеневу в Баден-Бадене
Внимания Тургенева были удостоены многие сады и парки Баден-Бадена и его окрестностей. В «Призраках», например, он описывает, похожий на Версаль, Швецингенский сад в великом герцогстве Баденском. Видим — «небольшой дворец, тоже рококо, выглядывает из-за купы кудрявых дубов», «парк с аллеями стриженых лип, с отдельными ёлками в виде зонтиков, с портиками и храмами во вкусе помпадур, с изваяниями сатиров и нимф берниниевской школы, с тритонами рококо на середине изогнутых прудов, окаймлённых низкими перилами из почерневшего мрамора».
Интерес представляет описание сада у замка на склоне горы из «Легенды о святом Юлиане Милостивом» Стендаля, переведённой Тургеневым на русский язык. «Вторая каменная ограда заключала в себе сперва фруктовый сад; потом палисадник, в котором искусные сочетания цветов изображали вензеля; затем шпалеры виноградных лоз с беседками для отдыха и прохлаждения… давильня для винограда… зелёное пастбище, огороженное крепким терновым тыном». Использование такого непривычного для нас материала, как стволы терновника, не удивительно, поскольку, как следует из другого сочинения Тургенева «Пегаз», густым терновником «наполнены почти все германские леса». Из флоберовской «Иродиады», переведённой Тургеневым на русский язык, узнаём, например, что Эсколь славился гранатовыми рощами, Сорэк — виноградниками, Иерихон — пальмами, а Газэр — полями, усеянными кунжутом. И всё это где-то там, где те самые тёплые моря, о которых слышал Касьян с Красивой Мечи, «где живёт птица Гамаюн сладкогласая, и с дерев лист ни зимой не сыплется, ни осенью, и яблоки растут золотые на серебряных ветках, и живёт всяк человек в довольстве и справедливости».
В 1875 году Тургенев и Виардо купили усадьбу в Буживале, недалеко от Сен-Жермена, на берегу Сены. Хотя кругом еловый лес, но вилла называется ‘Les Frenes’ («Ясени»). Виардо жили в главном доме, а Тургенев построил себе дом в швейцарском стиле.
Шале Тургенева в Буживале
Вокруг его шале посажены те самые ясени. Из кабинета, где Тургенев много и плодотворно работал, открывался вид на Сену, цветущие сады и дачи на её берегах: «Вид из окон чудный, деревья всё ещё зелены». 6 июля 1881 года из Спасского он писал Виардо, что скоро приедет и «мы ещё заживём под Ясенями!». Кстати, Генрих Гейне ощущал в Полине Виардо некую природную стихию, побаивался её и уверял, что, когда она поёт, то на сцене внезапно могут появиться тропические растения, лианы и пальмы.
7. Русский усадебный сад и его элементы
Прекрасный сад есть не что иное, как ландшафт, искусством украшенный. (Н. Л. Якоб. Начертание эстетики, или Науки вкуса. 1813)
Где бы ни жил Тургенев, какие бы красоты не открывались его взору, ничего лучше орловских садов, ничего прелестнее Спасского парка с длинными липовыми, сросшимися вершинами аллеями, с полянами, заросшими шелковистой травой и земляникой, с ракитами над прудами, для него не было. Русский усадебный рай он знал отменно: «Я помню сам старинный, грустный сад, спокойный пруд, широкий, молчаливый». Старинный запущенный парк («дремучий сад, расположенный чуть ли не на 30 десятинах» по выражению Я. Полонского) в Спасском-Лутовинове стал для Тургенева образом любимой родины. Видение цветущего сада преследовало его до последних мгновений жизни. Смертельно больной он просит Полонского поклониться от него дому, саду, дубу молодому.
Барские усадьбы располагались на самом видном месте, часто у речки или проточного пруда на высоком берегу, напротив — «луг просторный». Пруд, как правило, «заросший лозником и камышами, приволье хлопотливых уток, к которым изредка присосеживается хлопотливый чирок». А вот пруд в Спасском был длинный, глубокий и «от изобилия ключей очень холоден», потому никогда не зацветал.
Правда, первая, полно и красочно описанная Тургеневым усадьба, принадлежавшая родителям героини его ранней поэмы «Параша», особого восторга не вызывала. Дом «старинный, нахмуренный и чёрный», «широкий, низкий с крышей безобразной, подпёртой рядом жиденьких колонн». Не добавили ему красоты и потуги «приходского маляра». Тургенев полагал, что это уныние есть следствие «буйной жизни и лени» двух или трёх поколений «помещичьих племён». И жених Виктор Алексеич, представляя свой сад, прямо говорит, что он у него «простенек, но велик; дорожки есть — и клумбочки с цветами». Что ж, это уже немало. Нередко начинать приходилось на ровном месте. Например, Харлов — степной король Лир с гордостью показывает автору свой сад, посаженные им яблони, ракиты, «а то тут и дерева никакого не было. Вот так-то, учись». Зато в «Рудине» усадьба под стать хозяйке — Дарья Михайловна Ласунская «знает всю Европу, да и Европа её знает». Дом у неё «огромный, каменный, сооружённый по рисункам Растрелли», и сад огромный, аллеи строгие, беседки, порядок. Тем не менее, и здесь уголок рая, от него веяло «свежестью и тишиной», «красотою и жизнью».
О том, что и в русских усадьбах бывали сады на чужеземный манер, свидетельствует «Приказ от главной господской домовой конторы бургомистру Михайле Викулову №209». Он повелевает разыскать того, «кто в прошлую ночь, в пьяном виде и с неприличными песнями прошёл по Аглицкому саду», разбудил и обеспокоил гувернантку-француженку, и куда сторожа глядели, и кто сторожем сидел. Надо сказать, что «работа» у охотников начинается ни свет, ни заря, встают они рано, потому автор нередко замечает, как крепко спят в эту пору садовые сторожа. У Лизаветы Прохоровны в «Постоялом дворе» «немецкий чистенький садик» с песчаной дорожкой, «между двумя рядами вытянутых в струнку георгин». Один из героев «Фауста», указывая на дом Приимковых, «говорит со свойственной ему скромной торжественностью: «Это обитель мира!» В этом доме точно поселился мирный ангел». А в саду у них был китайский домик, наследие осьмнадцатого столетия.
Усадьба Татьяны Борисовны обнесена забором, за небольшим прудом, из-за круглых вершин яблонь и сиреней, виднеется тесовая крыша. Сама хозяйка, хоть и не говорит по-французски, но держит себя на удивление «просто и хорошо», «свободно чувствует и мыслит», «мало заражена недугами мелкопоместной барышни». Зимой она чулок вяжет, летом в сад ходит, цветы сажает и поливает, голубей кормит. В комнатках её «хорошо, тепло человеку», «у ней всегда в доме прекрасная погода». Сад в Глинном в рассказе «Три встречи» — «благовонный и влажный». «Разбитый по-старинному», он «состоял из одной продолговатой поляны. Прямые дорожки сходились на самой её середине в круглую клумбу, густо заросшую астрами; высокие липы окружали её ровной каймой… Молодые яблони кое-где возвышались над поляной».
Аллеи и дорожки. В усадебных садах и парках их много, «заветные аллеи» не только липовые, а дорожки не только прямые. И всё же, именно аллеи лип — «краса и честь наших чернозёмных равнин». Правда, в усадьбе Сипягиных в «Нови» от большой дороги к крыльцу вела «длинная аллея стриженых ёлок». В 80-е годы в Спасском, как заметил Полонский, «вместо прежних дорожек, по сторонам вились тропинки» и только вдоль пруда «шла дорожка, сохранившая следы щебня и песку, но уже засоренная и кое-где размытая дождевыми потоками». В парках непременно имеются поляны или лужайки. В Спасском-Лутовинове они светлые, окаймлены кустами сирени и жимолости.
Обязательны в усадьбах клумбы с цветами — «маком, пионами, анютиными глазками, крыжантами (однолетние хризантемы), «девицей в зелени» (нигелла). Перед террасой у дома полковницы «красовалась продолговатая клумба, покрытая розами; на каждом конце клумбы росли две акации, ещё в молодости, переплетённые в виде винта покойным хозяином». Вот А. Фет рассказывает, как Тургенев вызвал его, обозвав «кавалерийским толстяком», на состязание в ходьбе вокруг цветочной клумбы, обведённой песчаной дорожкой. Дело было в имении зятя Фета Борисова в Новосёлках. «Вот если десять раз обойти по дорожке вокруг клумбы, то выйдет полверсты», — рассуждал Тургенев. Следовательно, длина дорожки вокруг клумбы составляла примерно пятьдесят метров (53,34). Фет отстал на полкруга.
Беседки. У той же Дарьи Михайловны в «Рудине» их, как и аллей, много. Они у неё «из акации и сирени». Одна из них, образованная кольцом лип, «взята» из Спасского-Лутовинова. Тень же беседки, которая у Авдотьиного пруда, — «таинственная». В саду Засекиных в «Первой любви» была «круглая беседка из сплошных акаций». А вот «Помещик» сидит в унылом славяно-русском кабинете, все стены которого расписаны «на манер беседки». В сгоревшей шумихинской усадьбе был запасён «барочный тёс для построения павильона на готический манер». В усадьбе отставной полковницы «в глуши заброшенного и одичалого малинника стояла беседка, прехитро раскрашенная внутри, но до того ветхая и дряхлая снаружи, что глядя на неё становилось жутко». В липовой рощице Ожогиных «возвышалась старинная беседка в китайском вкусе». В тургеневском саду «у огорода, под елями, был рогожный шалаш», который Я. Полонский «срисовал и пейзаж подарил Ивану Сергеевичу».
Скамейки. На «скамеечке под кустом бузины» любил сиживать герой «Первой любви». В саду Иславлевых в пьесе «Месяц в деревне» «направо и налево под деревьями скамейки». В «Дыме» одна из героинь выясняет, можно ли в Бадене на скамейку присесть, а то, «вон говорят, в Париже на бульварах тоже стоят скамейки, а сесть на них неприлично».Любимая скамейка Тургенева стоит на берегу большого Спасского пруда. Показывая её Полонскому, он удивлялся, что «она стара, её почему-то не успели вырубить. А ты заметил, что у меня в саду каждое лето ставят новые скамейки; те, которые ты видишь, наверное, зимой будут вырублены: крестьяне ухищряются таскать их к себе на топливо, и уж с этим ничего не поделаешь».
Мода того времени предписывала в каждом саду непременно иметь грот. Между тем тургеневские герои, за исключением Параши да тургеневской «маменьки», к ним, можно сказать, безразличны. «В саду ж был грот (невинная затея!) и с каждым утром в этот тёмный грот она (Параша) — предмет и вздохов и забот, являлась», и с книжкою… на скамью потом садилась. Небольшой грот был и в орловском «Маменькином саду». Его подобие воспроизведено недавно. Там можно увидеть и эльфов, часто упоминаемых в произведениях Тургенева.
Скульптура тоже редкая гостья в русских усадьбах. Вот разве что на могиле Недопюскина видим мы мифологическую богиню Флору, «с помпадурской ужимкой, приподнявшую одну ножку, изящную, во вкусе рококо, с пухлыми ручками, взбитыми пуклями, гирляндой роз на обнажённой груди и изогнутым станом… Много лет она украшала один из заброшенных подмосковных садов екатерининского времени». На сельское кладбище попала по недоразумению. Комиссионер, которому она досталась даром, понимая, что в провинции нет знатоков скульптуры, прислал её Чертопханову вместо ангела, которого тот заказывал. Да ещё у дома Осининых («Дым») около Собачьей площадки в Москве у деревянного домика с полосатым парадным крылечком на улицу — зелёные львы на воротах и прочие дворянские затеи. А на главной улице города О., в «Дневнике лишнего человека» у дома некоего Ожогина встречаем на воротах двух львов «из той породы львов, необыкновенно похожих на неудавшихся собак, родина которым Москва».
Ограда — непременный атрибут сада. Но, если в заграничном варианте ограда всегда добротная, может быть и не одна, то в русском она, часто присутствует чисто формально. В «Параше» забор сыграл важную роль. Сосед, увидев девушку, «и двадцать раз сказавши «виноват!» (у нас заборы плохи, слава Богу!), через забор он перебрался в сад». На садовый забор и бес так удачно опёрся, что оказалась наша героиня замужем. Часто сад-огород обнесён плетнём, а так, как срок жизни этого сооружения небольшой, то на вид они чаще всего старые, а у Харлова из «Степного короля Лира», он и вовсе «полусгнивший», хотя к плетню, окружавшему харловский сад у автора, похоже, никаких претензий не было. Меж тем, сад Ожогиных от глухого проулка был отделён бревенчатым забором. В Юдиных выселках поставленные недавно избушки скривились набок, «дворы не у всех были обнесены плетнём».
Плодовые сады. Во все века, как пишет Д. С. Лихачёв, «плодоносность была одним из элементов садовой эстетики», плод считался таким же красивым, как и цветок. Вот почему, как утверждает автор «Параши», — «за домом сад», где «стоят рядами всё яблони, покрытые плодами». «Наши добрые отцы,— любили яблоки да огурцы… Не разберёшь — где сад, где огород?» У «соседа Радилова» видим старые яблони и разросшиеся кусты крыжовника. Не без урожая, меж тем, потому, что «сквозь открытые окна из саду веяло осенней свежестью и запахом яблоков». Андрей Колосов из одноимённой повести вспоминает как сидел на скамейке в мае, как «яблонь была в цвету, изредка падали на нас свежие белые цветочки… мы были счастливы тогда… Теперь яблонь отцвела, да и яблоки на ней кислые». Сломившаяся под тяжестью собственных плодов яблоня в «Рудине», приобретает значение символа — «верная эмблема гения». А сломилась она потому, что «у ней не было подпоры». Как и Рудин — гениальная, но лишённая подпоры личность. Факты свидетельствуют, что Тургенев имел некоторое представление о помологии. Вот он встречает двух здоровых дворовых девок с «крепкими сизыми щеками… вроде антоновских яблок». В старом саду, бывало, он «ел краденые яблоки, красные, сладкие новогородчины». Дело в том, что его дед Пётр Иванович Лутовинов увлекался садоводством и даже крестьян своих научил прививать сортовые яблони и груши на лесные дички. Тургенев вспоминал, что в Чаплыгинском лесу среди дубов и лип, ясеней и клёнов росли яблони с плодами самого отменного вкуса. А уж в усадебном саду полно было вишни, малины, земляники, крыжовника и «неистребимое количество чёрной и красной смородины». Воспоминания о спасских урожаях прямо привели к следующему сюжету из сказки о Самознайке: «За окошком был царский фруктовый сад, где было множество вишен. Вишни эти были только что собраны, лежали на земле в виде громадных куч». Правда, в кучах храниться вишня может только в сказке, и то недолго. Обычно, её или расстилают на солнце и сушат, или варят компоты, варенья.
В саду Исленьевых («Месяц в деревне»), судя по реплике девушки Кати («Крупная какая малина»), тоже был полный порядок, и урожай был «славной, алой» (по выражению Натальи Петровны), настоящей, душистой и сладкой малины (не то что, современная крупноплодная, ремонтантная). Сегодня Катя поднесла малины Беляеву, а завтра он угощает её персиком и комплиментом — «Какая ты сегодня хорошенькая!».
Однако, по мнению Тургенева, гораздо чаще помещичий сад выглядел так: «кудрявые яблони над высокой, снизу зелёной, кверху седой травой, жидкие вишни, груши, на которых никогда не бывает плода». Как сад в усадьбе, которую делят в комедии «Завтрак у предводителя» брат и сестра Беспандин и Каурова. Дом со службами и усадьбой предоставляется Кауровой. «Как же дому быть без саду? — комментирует она, — да и сад-то дрянь: всего пять-шесть яблонь, яблоки кислые-прекислые…»
А вот как ловко оперирует садовыми познаниями Гамлет Щигровского уезда. Сплетня у него похожа на землянику, которая родившись, принимается везде «пускать отпрыски и усики». Его покойница-жена, похоже, принадлежала к таким «произведениям природы», как иные груши, которым «нужно некоторое время полежать под землёй в подвале, для того чтобы войти, как говориться, в настоящий свой вкус… Только теперь отдаю я ей полную справедливость».
Весьма поучительна для определённой категории молодых людей информация из «Восточной легенды». Три яблока висели на странном, похожем на кипарис, дереве. Одно — «средней величины, молочно-белое», второе — «большое, ярко-красное» и третье — «маленькое, сморщенное, желтоватое». Юноша Джиаффар должен был выбрать между белым (будешь умнее всех!), красным (богат, как Ротшильд!) и жёлтым (будешь нравиться старым женщинам!). Он выбрал последнее и «стал солнцем Вселенной, великим и знаменитым».
Огороды часто«плохенькие со стаей воробьёв на тычинках». Их, сетовал писатель, часто не отличишь от сада. Что там непременно водилось, так это огурцы, морковь. Вот и у садовника, которого хозяева сгоревшей усадьбы в Шумихино, оставили вести на пожарище огород и «приказали поставлять им за полтораста вёрст зелень и овощи». «Мимоходом забирал я у него огурцы, — говорит Охотник, — которые, Бог ведает почему, даже летом отличались величиной, дрянным водянистым вкусом и толстой жёлтой кожей». На «крохотном огородике» бригадира Гуськова две-три грядки с «кое-какой убогой зеленью». Бригадир вытащил молодую морковь и, «продёрнув её у себя под мышкою — «для очищения», — принялся жевать её тонкий хвостик». В огороде Радилова «круглые бледно-зелёные кочаны капусты», «хмель винтами обвивал высокие тычинки», «тесно торчали на грядах бурые прутья, перепутанные засохшим горохом», «большие плоские тыквы словно валялись на земле», «огурцы желтели из-под запылённых угловатых листьев». Настоящим «украшением» огорода была качающаяся «вдоль плетня высокая крапива». Ещё чаще крапива встречается в композициях — «с бурьянами и полынью» или «с полынью и лопухами». В «Живых мощах» узенькая тропинка в некогда фруктовом, ныне одичалом саду, вьётся змейкой между сплошными стенами бурьяна и крапивы.
Оранжереи и грунтовые сараи. Непременным элементом дворянской усадьбы, по Тургеневу, являлась «оранжерейка». Из печальной истории сгоревшей дотла богатой усадьбы в Шумихино в рассказе «Малиновая вода» узнаём о том, что помимо господских хором, построек, служб, имелись оранжереи и грунтовые сараи. В саду «Первой любви» герой взбирается «на развалины оранжереи». В Спасском померанцевые деревья «в огромных зелёных кадках» весною выставляли вокруг балкона, С другой стороны дома устанавливали перенесённые из грунтовых сараев «испанские вишни и сливовые деревья», а в «фруктовых грунтовых сараях обильные завязи на громадных персиковых деревьях готовились к концу августа заменить и сливы, и вишни». Кроме того, были парники «с дынями и арбузами».
Уход за садом. Чаще, пожалуй, попадаются сады неухоженные. В «Параше» Виктор Алексееич с удовольствием вспоминает, как много лет назад в своём саду ходил «по траве высокой», и то, что «дорожки все травою поросли» его нисколько не смущало. Со знанием дела осматривает Лаврецкий сад, заросший «бурьяном, лопухами, крыжовником и малиной». И остался им «доволен», ибо тот не успел ещё совсем одичать. А в «Нови» даже на бульваре рядом с губернаторским домом «только что посаженные и уже умирающие деревца». А вот у Сипягиных в «Нови» сад «очень велик и красив» и «содержался в отличном порядке: нанятые работники скребли лопатами дорожки; в яркой зелени кустов мелькали красные платки на головах крестьянских девушек, вооружённых граблями». Я. Полонский в поэтическом послании «Тургеневу» в 1877г рисует Спасское весьма неухоженным — дом с забитыми ставнями, гнилой забор, «заглохшую аллею с неподметённою листвой».
Садовники знают всё. Тургенев с уважением относился к садовникам, полагая за ними не только специальные знания, но и житейскую мудрость, умение понимать как мир растений, так и мир людей. Так, например, в финале «Рудина», подводя итоги, он пишет о герое: «Пора его цветения, видимо, прошла: он, как выражаются садовники, пошёл в семя». Хозяин усадьбы Ислаев в «Одном месяце в деревне» присматривается к сеням и задумывается, не сделать ли из них «две хорошие комнаты для садовников?» И всё же, чаще, пожалуй, садовники в русских усадьбах это никакие не специалисты, а случайные люди, вроде Ерошки — бледный человек в жёлтом казакине, «который считался садовником». Вот у «Помещика» «садовники, покинув тачки» со всей дворней «справляют ветхий тарантас». Да и садовник Тургенева летом не столько занимался садом, сколько вместе со сторожем отражением набегов крестьянских детей на «всё снедомое», вроде клубники, малины, крыжовника, смородины, вишни, что было сгруппировано возле оранжереи. С детьми ещё как-то можно было управиться, а вот с их родителями как быть? Спасские мужики загнали в сад табун лошадей на пастьбу. Иван Сергеевич велел садовнику и сторожу табун этот выгнать, а мужики в ответ: «Попробуй кто-нибудь выгнать — мы за это и морду свернём!»
8. Садовые досуги
Давайте узнаем у Тургенева, зачем человеку сад, что можно делать в саду, если не копать-полоть, не поливать-обрезать или сажать-выкапывать? Достоинства сада, оказывается, — тишь, глушь, уединение. Здесь нам открыта великая книга природы — гуляй, смотри, слушай, читай. Тургеневский сад это средоточие красоты и любви, место прогулок, встреч, первых свиданий, объяснений, выяснения отношений. Там свежий воздух, ароматы, пение птиц. Частая гостья там «немая и пышная» луна. Бывает и «месяц… большой и багровый в черноватом и тусклом тумане».
Героев часто «ветер благовонный манит в сад». Вот Параша, например, «каждый день в саду скиталась… Она любила гордый шум и тень старинных лип — и тихо погружалась в отрадную забывчивую лень. Так весело качалися берёзы, облитые сверкающим лучом». То она в тёмном гроте посидит, то на скамье с книжкою, то часами стоит у убогого забора, глядит на бледный ряд ракит, большая дорога влекла за собой её душу, а взор молящий искал «других небес, высоких, пышных гор… и тополей и трепетных олив». Вот недоучившийся студент Авенир Сорокоумов живёт в барской усадьбе, учит детей хозяина грамоте, географии, истории. Комнатка его выходила в сад и черёмухи, яблони, липы сыпали на стол ему, на чернильницу, на книги свои лёгкие цветки. Но даже сад и деревенский воздух не поправили его здоровья, истаял он как свечка.
Нежданов из «Нови» рано утром гуляет в саду, «наслаждаясь тенью старых деревьев, свежестью воздуха, пением птиц». Наталья Петровна («Один месяц в деревне») радостно сообщает, что гуляла в Верой в саду, «сегодня так хорошо на воздухе… Липы так сладко пахнут, мы всё под липами гуляли… Приятно слушать в тени жужжание пчёл над головой». Паклин из «Нови» нашёл в городском саду уединённую скамейку, сидя на которой «в часы мечтаний наслаждается природой». Тургенев упоённо повествует о садовых радостях и нарочито ворчит, что не любит, якобы, «восторженных девиц… всем восхищаются: и пеньем птиц, восходом солнца, небом и луною… весною украдкой ходят слушать соловьёв. Отчаянно все влюблены в природу». Совсем по-другому относится к саду Дарья Михайловна Ласунская из «Рудина». Она далека от переживаний природных красот, любит природу «ужасно», она её видит, но созерцать неспособна. Сад для неё лишь место для прогулок.
Самому Тургеневу порою достаточно было самого незначительного повода, чтобы отправиться в сад и напитаться там радостью. Сад наводил его на множество воспоминаний. А уж если вдруг весна наступила… В 1853 году он пишет Полине Виардо: «Сад мой сейчас великолепен; зелень ослепительно ярка; — такая молодость, такая свежесть, такая мощь, что трудно себе представить. Перед моими окнами тянется аллея больших берёз. Листья их слегка ещё свёрнуты; они ещё хранят форму своих футляров, тех почек, в которых они были заключены несколько дней тому назад… Весь мой сад наполнен соловьями, иволгами, дроздами — прямо благодать!» Правда, не всегда и в красивом саду бывает радостно. В июле 1859 года он пишет Марко Вовчок из Куртавнеля: «всё очень тихо вокруг… в саду воркуют дикие голуби — а малиновка распевает; ветер веет мне в лицо — а на сердце у меня — едва ли не старческая грусть. Нет счастья вне семьи и вне родины».
Многие годы Тургенев провёл за границей, служил посредником между русской и европейской культурами. Его уважали в Европе за талант, страстность и сдержанность его манеры письма, созданный им «мыслящий пейзаж». Его воспринимали там как доброго старого духа гор и лесов, некоего друида. А он говорил, что тоскует по стогам величиной с дом, тёмно-синему небу в серебряных звёздах, последнему дню июня, когда вокруг 299 десятин волнующейся ржи и на тысячу вёрст вокруг Россия — родной край. А ещё для работы ему нужна была зима, стужа, «мороз, захватывающий дыхание, когда деревья покрыты кристалликами инея. Вот тогда… Однако ещё лучше мне работается осенью, в дни полного безветрия, когда земля упруга, а в воздухе как бы разлит запах вина. У меня на родине есть небольшой деревянный домик в саду… Вот там-то в полном уединении». Так он сказал о том, какое счастье быть, жить и творить дома. «Нет счастья вне родины, каждый пускай корни в родную землю».
Прощаясь с жизнью, тургеневский «лишний человек» прощается со своим садом, а липам, когда придёт лето, велит «сверху донизу покрыться цветами», чтобы людям было хорошо лежать в вашей пахучей тени, на свежей траве, под лепечущий говор ваших листьев, слегка возмущённых ветром».
Памятник И. С. Тургеневу в Москве. Скульптор Сергей Казанцев.